В этот день 25 июля в 1826 году были казнены декабристы П.И. Пестель, С.И. Муравьев-Апостол, М.П. Бестужев-Рюмин, К.Ф. Рылеев и П.Г. Каховский. Это было время титанов духа, чистоты нравственной необычайной. А все потому, что при воспитании этих людей прекраснейшее образование сочеталось с высочайшими нравственными стандартами. Невольно с великой скорбью провожу параллель с сегодняшними нами. Где это счастье открытий в процессе учения, где радость от прочитанной книги, где умение думать, осмысливать, спорить в поиске? Где вообще мысли о высоком? Одна долбежка школьных предметов с единственной целью - достичь материального благополучия, обеспеченной жизни, выбиться в люди... Вот как раз насчет выбиться в люди при таком подходе и есть самая большая проблема.
Хочу поделиться. Может, кого-то вдохновит пример жизни этих людей, как вдохновляет меня. Ведь если подумать, вряд ли среди нас найдется много людей, которых можно по праву и с гордостью назвать "Сыны Отечества"...

Анна Кривошеина.       Сыны Отечества. Союз прекрасных дам

Дворец графа Лаваля на Английской набережной славился своей роскошью. По мраморным полам скользил в танце весь высший свет Петербурга. Сокровищем этого дома была княгиня Екатерина, дочь Лаваля и жена князя Трубецкого, — обаятельная, нежная, утонченная молодая дама, с которой любил танцевать сам император. Будущее рисовалось светлым и безоблачным — удачное замужество, рождение ребенка...
"Жена, следуя за своим мужем, сделается причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, будучи женою ссыльнокаторжного, и принимает переносить все тягостное, ибо даже начальство не в состоянии будет защитить ее от оскорблений от людей самого развратного класса. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных с собой взять не дозволено".
Все разрушилось в один миг: ее муж, Сергей Трубецкой, был лишен всех чинов и приговорен к пожизненным работам на рудниках. На второй день, как Сергея в кандалах отправили по этапу, Екатерина поехала за ним в Сибирь. В Нерчинске, рядом с рудниками, она встретилась с Марией Волконской, которой посвящал стихи сам Пушкин. Мария отправилась из Петербурга 21 декабря 1826, полубольная, перенеся тяжелые роды. Ей только-только исполнилось 20 лет. Губернатор долго не пускал ее, как и Трубецкую, дальше: «Подумайте, какие условия вы должны подписать». «Я подпишу не читая», — отвечала Мария. 6000 верст дороги — снега, ледяной холод, пустынные земли, грязные почтовые станции. «Я переехала Байкал ночью, при жесточайшем морозе: слеза замерзала в глазу, дыхание, казалось, леденело. Мысль ехать на перекладных меня забавляла, но моя радость прошла, когда я почувствовала, что меня трясет до боли в груди; я приказывала останавливаться, чтобы передохнуть свободно; я голодала: меня не предупредили, что я ничего не найду на станциях», — через 30 лет вспоминает Мария. «Это самая удивительная из женщин, которую я когда-либо знал», — скажет о своей дочери генерал Раевский.
Через год декабристов перевели из Нерчинска в Читу, где Трубецкая и Волконская встретились с Муравьевой, Фонвизиной, Нарышкиной, Ентальцевой, Анненковой. У каждой была своя дорога в Сибирь.
Француженка Полина Гебль еще в Петербурге, когда шел судебный процесс, перебралась ночью на плоту через бушующую, в огромных льдинах, Неву в Петропавловскую крепость, чтобы поддержать Ивана Анненкова. В камере они обменялись кольцами и дали друг другу обет «соединиться или погибнуть». А потом она одна, по бездорожью, не зная русского языка, поехала в Сибирь. Свадьба состоялась в Чите, в присутствии охраны и друзей-декабристов, жених был в кандалах. Им разрешили побыть вместе после свадьбы — два часа в присутствии офицера.
Каждая из этих дам до конца жизни носила кольцо, сделанное из кандалов своего мужа, — в знак верности и уважения к его страданиям. Декабристы и другие каторжники называли их «нашими ангелами-спасителями», «нашими феями» и до конца жизни преклонялись перед ними.
"Мой добрый друг, мой ангел, твое письмо было для меня ударом грома! Ты преступник! Ты виновный! Это не умещается в моей бедной голове. Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать. В течение почти трех лет, что я замужем, я не жила в этом мире — я была в раю. Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я все вынесла. Я самая счастливая из женщин". А. Муравьева — Н. Муравьеву в камеру Петропавловской крепости.
Дамы испытали все невзгоды и лишения. Деньги, привезенные с собой, почти закончились. «У Каташи Трубецкой не оставалось больше ничего. Мы ограничили пищу, ужин отменили. Каташа, привыкшая к изысканной кухне отца, ела кусок черного хлеба и запивала его квасом».
Согласно правилам, жены могли видеться со своими мужьями два раза в неделю в присутствии офицера, однако начальник рудников, человек жестокий, почти не давал им этой возможности. И они изобретали способы общения. Идя на работы в окружении солдат, мужья делали букетики из цветов и оставляли их на земле, а жены поднимали букет, когда солдаты этого не видели. Постепенно, за годы, дамы добились права сначала общаться с мужьями через забор, потом — поселиться к ним в камеры и, наконец, жить в домах за пределами тюрьмы. "Они были нашими ангелами-хранителями, для всех нуждающихся открыты были их кошельки, для больных просили они устроить больницу», — вспоминал декабрист Андрей Розен. Каторжникам не разрешалось писать родным, и они не имели никакой денежной помощи. Тогда писать стали дамы, и с той поры в Сибирь начали приходить письма и посылки. За кого-то они писали 11 лет. Постепенно жены декабристов завоевали уважение местных жителей, а узники их просто обожали. «Вы не имеете права раздавать рубашки для людей, находящихся на иждивении правительства», — кричал на Марию начальник. «Тогда, милостивый государь, прикажите сами их одеть, так как я не привыкла видеть полуголых людей на улице». И рубашки выдавались.

"В далеком прошлом я встретил Александру Григорьевну в обществе, а потом я видел ее за Байкалом. Там она представилась существом, которое великолепно справляется с новой задачей. В любви и дружбе она не знала невозможного; все для нее было легко, и встретить ее было истинной радостью. Непринужденная веселость и доброта, улыбка на лице не были напускными даже в первые лета нашего исключительно тяжелого существования. Она всегда умела успокоить и утешить, поддержать и вдохнуть бодрость в других". Иван Пущин
«Я ездила в телеге - но прилично одетая и в соломенной шляпе с вуалью. Мы всегда одевались опрятно, так как не следует никогда ни падать духом, ни распускаться» (из «Записок» М.Н. Волконской). Они научились разводить огороды и выращивать овощи, «но когда дело доходило до того, что надо было вычистить курицу, то не могли преодолеть отвращения, несмотря на все усилия, какие делали над собой». Полина вспоминала, как по ночам дамы приходили к ней в домик, и они вместе бежали в огород или в погреб искать какую-нибудь еду «и хохотали досыта». Со временем их отношения переросли в крепкую дружбу, и она сохранилась на всю жизнь. Они перенесли сорокаградусные морозы («сколько они унесли у нас здоровья!»), жестокое подавление бунтов, грубость офицеров, болезни. Переживания за друзей, умирающих в тюрьме, сходящих с ума в одиночках. Страх за детей, родившихся на каторге, где не было врачебной помощи. И постоянная тоска по оставленным в Петербурге детям. «Еще год, и Лизанька станет забавной, но не для меня. Даже на ножках мне бог не дал ее увидеть. Не позволяйте ей учиться петь до 15–16 лет, так как я слышала, что это очень плохо для груди», — писала Александра Муравьева сестре. После неожиданной смерти Александрины, ушедшей в 28 лет, каждая спрашивала себя: «Что станет с моими детьми после меня?» Александрина умерла зимой, и вырыть могилу плац-адъютант приказал каторжникам уголовного отделения, пообещав немалые деньги. «Ничего не нужно, — ответили те. — Без нее мы осиротели, сделаем все как надо».

«Надо сознаться, что много было поэзии в нашей жизни, — вспоминала Полина Анненкова. — Много было лишений, труда и всякого горя, зато много было и отрадного. Всех связывала тесная дружба, помогала переносить многое». В тесной камере, задыхаясь от недостатка воздуха и света, Бестужев мечтал создать корабельный хронометр нового образца. Загорецкий собирал из кастрюли и картона стенные часы в подарок Александрине. Когда со временем режим содержания стал мягче, они выписали инструменты и осваивали ремесла — столярное, ювелирное, кузнечное. Читали друг другу лекции по астрономии, физике, химии, анатомии, философии. В тайных посылках получали литературу по всем отраслям знаний, журналы, газеты, сами переводили книги — от Купера до «Истории Римской империи».
Влюбившись в Сибирь, они начали изучать ее природу, обычаи сибиряков. Разрабатывали обширный план развития сельского хозяйства, проекты училищ, строительства дорог. Писали учебники, бесплатно обучали детей. Распространение ремесел в Забайкалье — во многом их заслуга. Особым событием стало открытие мужских и женских школ для детей всех сословий и национальностей.
Многие русские женщины стремились в Сибирь, к своим мужьям, но многим было отказано. Николай I запретил 18-летней Анастасии Якушкиной поехать с детьми к своему супругу — она больше никогда его не увидела. Анастасия воспитывала двух мальчиков в любви и уважении к отцу.
После амнистии кто-то из декабристов остался навсегда в Сибири, другие разъехались по российским губерниям, и о каждом сохранились на новых местах самые благодарные воспоминания. Кто-то вернулся в Петербург, в Москву, где их приняли холодно, шушуканьем и равнодушием. Анненковы перебрались в Нижний Новгород, который посетил Александр Дюма. Его поразила их история, и он сделал Полину и Ивана героями своего романа «Учитель фехтования».

Перед смертью Николай Фонвизин попросил свою Наталью написать: «Передайте, пожалуйста, всем моим друзьям и товарищам, назвав каждого по имени, последний привет мой на земле. Другу же моему, Ивану Якушкину, передайте, что я сдержал данное ему слово при получении в дар этого одеяла, и не расставался с ним до смерти».
За два дня до своего ухода из жизни декабрист Александр Поджио приехал на могилу дорогих своих друзей — Марии и Сергея Волконских — и долго сидел, глядя на плывшие по небу облака.

«Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, — писал Лев Толстой, — и знал я их товарищей, которые изменили им и пользовались почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, никому не нужные, которым ничем хорошим было и помянуть свою жизнь».